neville longbottom, 25
— невилл лонгботтом —

‹ danny griffin ›
чистокровный / на ваше усмотрение

А помнишь того мальчика, что пригласил меня на святочный бал, запинаясь, краснея, как закат над Хогвартсом?
Помнишь, как мы танцевали всю ночь, смеялись неуклюже, сбивались с ритма?
Помнишь наш первый поцелуй — робкий, мягкий, совершенно неумелый?
Тогда так и не появились "мы" — может, потому что
мирное время было не для нас?

Ты стал моим "а вдруг", когда все рушилось, когда стены дрожали от криков, а в окнах было больше тьмы, чем света — ты был рядом. Не как друг. Не как просто союзник. Ты был тем, кто стоял между мной и смертью. Кто держал меня за руку, когда казалось, что я больше не смогу. Кто плакал тихо, чтобы никто не увидел, и смеялся громко, чтобы мы не забыли, что живы.

Я помню, как ты закрывал меня спиной, как содрогался от боли, но не уходил. И как шептал мне, что мы должны — выстоять.

                                                      не умереть.
                                          не сломаться.

Мы не любили друг друга, правда? У нас не было времени на признания, на цветы, на письма с подписью "всегда твоя". Были тени в коридорах, изломанные тела, кровь на пальцах — и твои губы, тянущиеся к моим, будто единственное, что еще можно спасти. Иногда мне кажется, что мы с тобой были перемирием в войне, которая шла на всех фронтах. Слишком много боли, чтобы говорить о любви. Слишком много нежности, чтобы это назвать просто выживанием. Ты был теплым одеялом в холодном подземелье, ты был моей тишиной, когда в ушах звенело от криков. Ты был моей опорой в аду, который никто потом не вписал в учебники. Там, где тишина после пыток звучала громче боли.

Ты — рука на моей шее, когда я переставала дышать от боли, и голос: "еще чуть-чуть, Джин".
Ты — тот, кому я верила телом, когда душа больше не хотела ни к кому прикасаться.

Ты ведь знал, да? Что я люблю его. Что любила всегда — с детства, с глупости, с неумелых писем и исписанных страниц в дневнике. И ты все равно — остался.

Для Гарри я всегда была солнцем, для тебя — луной.
Тихой, яростной, вывернутой наизнанку.

Я влюблялась в тебя так, как вдыхают перед прыжком — зная, что это не навсегда, но без этого не взлететь. И нет, я не собиралась в тебя влюбляться. Это просто случилось — где-то между "держись" и "если сегодня конец, я хочу быть с тобой".

Наши тела не искали любви. Я целовала тебя, потому что мне нужно было быть живой. Я держалась за тебя, потому что иначе бы — утонула. Ты касался меня так, будто этим мог сдержать все зло и, может быть, на мгновение — сдержал. Это было не из любви, но из боли. Из нежности, которой мы так боялись. Из живой ярости, что мы еще можем чувствовать, трогать, быть. И ты держал меня так, словно этим спасал свой мир, а я — позволяла, словно этим спасала свою душу.

мы знали: время у нас — взаймы.
каждый поцелуй был украден у смерти,
каждое касание — как заклятие против одиночества.

Я помню твое дыхание у себя на шее. Как ты просыпался от кошмаров и извинялся, будто это было преступлением. Как ты закрывал собой младших, и как я закрывала собой тебя, когда на нас шли вчетвером. Скажи, ты вспоминаешь? Тот вечер, когда мы тащили истерзанного второкурсника к мадам Помфри, а потом сидели на полу в лазарете, и ты смеялся так, как будто войны не было? Ты тогда сказал, что мы выживем. И я поверила.

Иногда я думаю, что ты был моей спасательной шлюпкой в разгар шторма. Не домом — его я искала в другом. Но укрытием — местом, где дышать было можно, даже если отовсюду тянуло гарью и страхом.

Но он вернулся.
И я выбрала его.
Я всегда его выбирала.
Но ты — ты был тем, кто держал меня, когда я падала.

он — моя весна.
ты — мой февраль.
холодный, обжигающе честный,
тот, в ком я отогревалась, прежде чем снова зацвести.

мы выжили
                                                        каждый по-своему

Но знаешь, что странно? Я все ещё помню, как пах твой шарф. Как ты смеялся, если сильно нервничал. Я до сих пор иногда думаю, что если бы все сложилось иначе — может, мы бы были…

                              …только не знаю, кем.

Сейчас мы даже смеемся. Ты присылаешь смешные открытки, а я целую тебя в щеку на праздниках. Мы — правильные. Нормальные. Живые. Но когда мне плохо, я знаю — ты почувствуешь, и когда тебе — я тоже. Мы просто молчим. Обо всем, что было между. И обо всем, что осталось.