Энн всегда умела держать камеру лицом. Неважно, шёл ли позади взрыв, кричали ли демонстранты, или наушник в ухе сипел паническим голосом продюсера — она стояла ровно, говорила чётко и смотрела в объектив с той самой смесью уверенности и участия, из которой лепят доверие. У зрителей. У страны. У мира.

Когда-то она родилась в городе, который не попадал ни в какие путеводители. Питтсфилд — туманный, шепчущий осенью сквозь мокрые кроны яблонь, сонный на стыке времён и запахов. Отец преподавал физику и разговаривал с энтузиазмом только о формулазх. Мать жила среди книг, перебирая их, как молитвы, и казалась чаще отсутствующей, чем присутствующей. В доме было много тишины, и Энн рано поняла: если хочешь, чтобы кто-то услышал, — начни говорить. Так она и говорила. В кухонную раковину. В зеркало. В пространство. В девять лет устроила первое ток-шоу для плюшевых мишек и кота. В пятнадцать — написала эссе о войне, в которую никогда не ступала. В двадцать — сидела в аудитории Колумбийского университета, затаив дыхание от восторга и страха, как будто вошла в храм.

Журналистика не стала мечтой — она стала органом. Как лёгкие или сердце. Флеминг не искала славы. Просто хотела, чтобы кто-то сказал правду — и кто-то её услышал. Слишком много в этом мире всегда расползалось по швам.

Потом были годы на экране. Горячие точки, вечерние выпуски, тревожные новости, бесконечная беготня за свидетельствами. Усталость запивалась кофе. Страх — адреналином. Ночами Энн стирала макияж с лица и не могла вспомнить, что именно делает её живой. Брак трещал, как стекло в мороз, и оттого, что оба пытались его склеить, становилось только опаснее. Однажды они потеряли то, ради чего, возможно, вообще держались вместе. После — больше не говорили о будущем.  Только о графике.

Когда началось заражение, Энн была в эфире. Потом — исчезла. С экрана, из сетки вещания, из привычной реальности. Кто-то сказал, что её эвакуировали. Кто-то — что она сама знала, куда идти. Так или иначе, теперь она здесь. Под землёй. В бетонном блоке с вентиляцией, которая шумит, как усталое сердце. Здесь нет рейтингов. Здесь не работают хайлайты. Здесь она — управляющая. Ответственная. Усталая. Всё ещё с голосом, которому верят.

Она больше не говорит на камеры. Зато умеет говорить с теми, кто на грани. Кто дрожит, кто кричит, кто боится. Она знает, как звучит страх. И знает, каким голосом ему стоит отвечать. У неё всё ещё получается.

Иногда по ночам она долго лежит с открытыми глазами, пока не приходит сон. Иногда видит себя босиком на мокрой траве. Слышит пчёл. Чувствует, как кто-то сжимает её ладонь. Иногда — этот кто-то есть. Иногда — нет. А потом она просыпается, вдыхает пыльный воздух, встает, застёгивает кофту и идёт включать свет там, где он снова нужен.