Чаще, чем Бенджи меняет съёмные квартиры, Бенджи меняет только бары. И если за разбитое окно можно заплатить, а сорванную батарею прикрутить обратно, предварительно повозив футболкой по залитому водой линолеуму, то вот баров в Сиэтле оказывается куда меньше, чем богатеньких обладателей лишних квадратных метров, а чужие зубы стоят несколько дороже, чем самый дешёвый стеклопакет. Бармены начинают узнавать Бенджи в лицо, сталкиваясь с ним в магазине, на станции метро и даже на заправке, откуда Бенджи вышвыривают за курение косячка на территории. И дело ведь было даже не в косячке, а в том, что он не отошёл на энное количество метров от бензоколонки. Как будто что-то могло случиться. Как будто с Бенджи вообще когда-либо случалось что-либо плохое.

— Подсказать что-нибудь?

«Что ещё я могу сделать для своей страны?» — отвечает Бенджи про себя, скалясь на диво жирной роже Кеннеди в документалке по телеку, что висит над стойкой, но вслух лишь спрашивает, какую цену ему нужно заплатить за пол-литра самого дешёвого и самого кислого пива. Ему кажется, если сконцентрироваться на рвотных позывах, то получится не концентрироваться на других вещах. Например, на том, как бы заставить всех вокруг окончательно от него отъебаться. И что халявная подписка на Нетфликс заканчивается на следующей неделе, а денег не осталось даже на пачку не самых паршивых сигарет. Что в прошлом месяце журналюги опять подняли тему двухлетней давности, и Бенджи три дня наворачивал круги вокруг Тигровой горы, чтобы по вольчей дурости своей не загрызть специальную корреспондентессу Аманду «Язык Бы Тебе в Жопу Засунуть» Горски.

— Эй, я тебя знаю.

Со временем Бенджи научился мимикрировать под окружающую обстановку, чтобы лишний раз не отсвечивать, а потому и ухом не ведёт до тех пор, пока короткие, покрытые расплывшимися татуировками пальцы не тянут его за рукав. Бенджи даже не старается:

— Мужик, займись своими делами.

— Нет, я тебя знаю! Ты — тот тупорылый водила, который...

Пока эта личность с активной гражданской позицией плюётся слюной от кипящего внутри говна, Бенджи с выраженным любопытством разглядывает себя в кривом отражении стакана. Может, постричься? Напялить очки-нулёвки? Проколоть ухо? Глядишь, местных реднеков и попустит.

— ...бояться бога перестали! Ты когда выйдешь отсюда, тоже за руль полезешь?

— Из нас двоих, папаша, это ты приехал на здоровенном пикапе, — не выдерживает Бенджи. — Смотри, чтобы кто-нибудь не черкнул записочку с номерным знаком шерифу на почту.

— Да кем ты себя...

Наверное, не очень-то вежливо бить старших в лицо и тем более — в печень. Или, может, это была селезёнка? Бенджи знает только то, что внутренние кровотечения пахнут по-своему. Раньше его это останавливало. Раньше Бенджи тошнило даже от вида распотрошённых кроличьих тушек, которыми он лакомился на охоте — жрал и плакал, плакал и жрал. Но маленький наивный Бенджи остался далеко позади, уступая дорогу вот такому новому Бенджи — Бенджи, которому, честно говоря, насрать.

Бенджи настолько насрать, что от булькающего собственной кровью, рвотой и зубами бедолаги его оттаскивают вчетвером. Настолько, что в тесной, засиженной мухами уборной, куда он швыряет себя прежде, чем оказаться на улице, Бенджи едва держится за раковину дрожащими руками — но не от боли или гнева, а потому, что он просто пиздецки устал. Бенджи настолько насрать, что он не может сдержать улыбки и улыбается своему перекошенному отражению во все тридцать два, покрытых кровью из незаживающей губы и скособоченного носа, пока снаружи доносится вой кареты скорой помощи.

Здорово, правда? Вуди был бы в восторге. Интересно, скольким таким убогим, подвернувшимся под руку Бенджи, он лично оказывал первую помощь. Но сегодня его маленький ручной ведьмак торчит дома — Бенджи научился считать смены и, словно антенна, улавливать всю эту скоровскую хрень у него в башке. Бенджи научился синхронизировать свой распорядок дня с его так, чтобы Вуди поменьше лез ему в голову. Когда Вуди свободен, Бенджи обычно спит по шестнадцать часов в сутки. Правда, иногда ему всё же приходится выйти из дома за упаковкой замороженной бурды или стаканчиком-другим, и стаканчик-другой всё чаще оборачивается полным крахом.

— И чтобы больше я тебя тут не видел, — флегматично добавляет бармен вдогонку к куртке, брошенной Бенджи в лицо.

— Я заплатил за него! Это нарушение прав потребителей!

Сидя на тротуаре, Бенджи медленно докуривает предпоследнюю сигарету и заливает металлический привкус во рту остатками пива в пластиковом стаканчике, раздумывая о чести, справедливости и прочем гордом американском дерьме. Потому что, в самом деле, у них же здесь образцовая демократия и расцвет капитализма: если человек — с поправкой на широту определения — купил пиво, он имеет право допить своё пиво. И если человек, допив своё пиво, сядет в машину и собьёт пару школьниц за пределами пешеходного перехода, возможно, его оправдают. Может, такая у них теперь судебная практика — отпускать всяких уродов восвояси, надеясь, что общественное осуждение сработает эффективнее тюрьмы.

Может, они могут засунуть свои надежды поглубже в жопу.
И Вуди со своей бесконечно резонирующей в башке тревогой может пойти туда же.